Индеец с тротуара [Сборник] - Урсула Ле Гуин

Очень трудно описать Натали Филд. Как, впрочем, и любого другого человека. Боюсь, как бы то, что я наговорил на пленку, не показалось вам несколько выспренним. Да и наши разговоры иногда выглядели, наверное, действительно напыщенными. Но ведь так оно и должно быть: мы говорили о вещах, очень для нас важных, и говорили о них впервые — раскрывали душу друг перед другом, как никогда этого и ни перед кем. Изливались полностью, до самого донышка. При этом Натали была человеком с решительным характером и полагалась только на себя. Но из-за того, что она истязала себя работой — а дело обстояло именно так: когда ей было всего шесть лет и она самостоятельно научилась играть на рояле, она буквально вынудила своих родителей нанять ей преподавателей по музыке, — так вот, из-за того, что она упорнейшим образом с тех самых пор только музыкой и занималась, во многом другом она была несведуща как младенец. К примеру сказать, она почти никогда не ходила в кино. Я как-то повел ее на фильм с Вуди Алленом, в котором он выбрасывает в окно виолончель, так я думал, она лопнет от смеха. А как она хохотала над моими обезьяньими выходками! — ей всегда недоставало смеха, она нуждалась в смехе. Стоило мне только приняться за свои обезьяньи ужимки, как она уже покатывалась со смеху.

Отец ее был такой солидный, угрюмый тип, а мать всегда оставалась невозмутимой, спокойной; две старшие сестры вышли замуж и уехали; сама же она только и делала, что работала: учила других, занималась сама, сочиняла музыку и бредила музыкой. Пока не появился я, в ее жизни не было ничего радостного, веселого. Теперь-то я понимаю, что она нуждалась во мне не меньше, чем я в ней.

Но я все испортил. Потому что зарвался.

Хотя погодите — был у нас еще день на берегу океана. Славный день. Еще до того…

Это было в канун Нового года. Кончились дожди, стало холодно, тихо и ясно. Словом, самая настоящая зима. Я проснулся рано, солнышко светило, как ему и положено, из-за высоких горных вершин, с темно — синего неба лились потоки солнечного света. Я знал, что сегодня Натали свободна весь день: большинство ее учеников не занимались музыкой во время каникул. Я позвонил ей, и мы решили на моей новой машине поехать на побережье.

С мисс Филд все обстояло просто: по-моему, я пришелся ей по душе. Что касается мистера Филда, который, насколько я мог судить, к молодым людям, крутившимся около его дочерей, относился исключительно исходя из заповедей Святого писания, то он в этот день работал — он был подрядчиком — строителем, — и домой его ждали не раньше шести. Мы к этому времени собирались вернуться, и его неосведомленность в данном случае не нанесла бы ему непоправимого ущерба. С моими родителями все было в ажуре, они знали только одно — что я еду на побережье с другом. Мама была в восторге от того, что у меня есть друг — все равно кто, важно, что друг. А папа всегда был в восторге, если я хоть что-нибудь, хоть как-нибудь делал со своей машиной. Поэтому все были счастливы, и в девять утра, захватив с собой целый мешок приготовленной Натали еды, мы тронулись в путь.

Я выбрал для пикника Джейд Бич — около девяноста миль езды до берега, да еще десять миль на юг вдоль побережья. Это бухточка, расположенная между двумя длинными косами, защищенная от ветров и даже летом довольно безлюдная. Ну а зимой там просто никого нет. На заснеженных участках шоссе я сбавлял скорость, так что мы добрались до места только к полудню. Небо было безоблачное и ярко — синее, а океан — темно — синий с белыми, быстро летящими к берегу барашками на гребнях волн. Было холодно, но внизу, на самом берегу дул только легкий ветерок от набегавших волн. Водяные брызги осыпали нас, как кристаллики соли. После того, как мы побегали по берегу, захотелось снять пальто. И мы сбросили пальто. Мы долго гонялись по отмелям за волнами, но иногда и они настигали нас. Вода была холодная как лед, и в первые мгновения ее мертвая хватка пугала, потом стало хорошо, тело уже не чувствовало пронизывающего холода. Я промок от макушки до пяток, Натали — от пяток до груди. По бревну мы перебрались в сухую лощинку и развели костер, чтобы обсохнуть и поесть. Вот это был ленч, я вам скажу! Мы съели невообразимое количество еды. Натали до отказа набила мешок продуктами. Сколько в нем было сэндвичей, ей — богу, не знаю, но что ни одного не осталось, это точно, а потом я слопал три банана, апельсин и два яблока. Я, может, и не съел бы столько бананов, если бы это не сопровождалось такой детской радостью, такими искренними восторгами Натали. Честно говоря, до сих пор не могу понять, как мои обезьяньи ужимки могли превращать Натали, этого в высшей степени благоразумного человека, в такую простушку. Но известно, что искреннее восхищение пришпоривает гения, и я никогда еще не достигал таких высот в своем обезьяньем искусстве, как в тот день, и три банана здорово мне в этом помогли.

Потом мы немного полазали по скалам, побросали камни в океан, построили песчаный замок. Вернулись в лощину и снова разожгли костер, потому что похолодало, и смотрели, как прилив подбирается к нашему песчаному замку, и разговаривали. Мы говорили не о наших насущных проблемах, не о родителях, не об автомобилях, не о наших честолюбивых планах. Мы говорили о жизни. И пришли к выводу, что нечего искать ответа на вопрос, в чем смысл жизни, потому что жизнь — не ответ, жизнь — вопрос, а вот вы, вы сами — ответ. И рядом было море, в сорока шагах было море, и оно все приближалось, и над ним было небо, и по небу катилось вниз солнышко. И было холодно. И это был пик моей жизни.

Встречались в ней и прежде вершины. Один раз это было осенью, под дождем, в парке. А еще — в пустыне, под звездами, когда я вдруг превратился в землю, которая вращается вокруг собственной оси. И еще — когда я думал, просто думал о разном. Но всегда я был там один. Сам по себе. А на этот раз я был не один. На высокой — высокой горе я был с другом. И ничто, ничто не может заслонить этого. Даже если это никогда в моей жизни не повторится, я все-таки смогу сказать: однажды это было.

Разговаривая, мы сидели и просеивали сквозь пальцы песок в поисках нефрита и агатов. Натали нашла черный, овальной формы, отполированный морем камень, а я — агат в форме линзы, белый с желтым, сквозь него видно было солнце. Она отдала мне свой черный камень, а я ей — свой агат.

Когда мы возвращались, она заснула. И это было здорово! Будто возвращение с горных вершин в тишину заката. Я хорошо вел машину, осторожно, ни на секунду не ослабляя внимания.

Домой мы вернулись уже в восьмом часу. Время на побережье пролетело незаметно. Она выскользнула из машины, еще сонная и розовая от ветра и солнца, и сказала:

— Как это было прекрасно, Оуэн! — и улыбаясь, пошла к дому.

Сразу после Нового года Филды уехали, и я не видел Натали до начала занятий в школе. Мы вместе ждали автобуса на остановке. Пока его не было, я как бы между прочим сказал Натали, что, надеюсь, ей тогда не попало за позднее возвращение. Она сказала: «Да ну…» — и мы снова заговорили о книге Орнштейна, о его рассуждениях на тему о той половине человеческого мозга, которая совершенно глуха к восприятию музыки.

Если б я захотел найти козла отпущения, на которого можно было свалить вину за то дурное, что потом произошло с нами, по всей видимости, им был бы отец Натали.

Когда она мне ответила «Да ну…», по ее тону я понял, что он-таки развел баланду вокруг нашей прогулки на взморье и что ей неприятно об этом говорить и впредь лучше этого не касаться. Но что у нас с ней было такого, из-за чего стоило подымать волну? Ну, едет она на пляж, съедает там свой ланч, находит агат и возвращается домой. Что же в этом дурного? Какой тут грех? Что там еще мистер Филд выдумал?

Впрочем, было совершенно очевидно, что мог «выдумать» мистер Филд.

Для мистера Филда не имело никакого значения то, что у нас с Натали ничего подобного даже в мыслях не было. «Вы же знаете эту молодежь. В голове у них одни шашни…»

Ну, положим, не навязчивые идеи мистера Филда развратили меня. Они бы мне и в голову не пришли, если бы я уже не был «развращен» до этого. Забавное словечко «развращенный», не правда ли? В моем словаре о нем сказано: «сошедший с пути истинного». Только так я это слово и понимаю. Все очень просто — в своих мыслях я «сошел с пути истинного».

Дело в том, что везде и всегда — в обычных ли разговорах, в кино, в рекламе, в книгах, в различных ли справочниках по половой жизни — научных или коммерческих — вам твердят одно и то же: Мужчина плюс Женщина равняется Секс. Уравнение без неизвестных. И кому они нужны, эти неизвестные?

А если у вас нет никакого опыта и секс для вас действительно «неизвестное», у вас создается впечатление, будто каждый встречный — поперечный только о том и толкует, что, если и есть что стоящее на этом свете, так это секс.

И вот одолела меня мыслишка — что же это я делаю? Встречаюсь с девушкой, целый день провожу с нею на пляже, а спроси меня кто-нибудь: «Эй, парень, ну и что же у вас там было?», я отвечу: «Она подарила мне черный камень, а я ей — агат». — «Ну да? Ну, ты даешь!»